Об одной окончательной победе Польши над Россией, или "Далеко заходило копыто польского коня"

В истории многовековового польско-российского противостояния было одно событие, чётко зафиксировавшее безусловную (и, как тогда думали, окончательную) победу Польши. Когда королевич Владислав уже был избран царём, а Смоленск был взят, наконец, армией Сигизмунда, в Варшаве сейму и королю был предъявлен низложенный и пленённый православный царь.

Это был октябрь 1611 года. Нижегородцы начинали формирование второго ополчения (и уже выбрали командиром князя Пожарского), псковичи во главе с очередным "царём Дмитрием" отбивали атаки шведов, в Коломне обретался "царевич Иван Дмитриевич" месяцев десяти от роду, и всё Русское царство было объято войной. Но главное с точки зрения поляков уже было сделано, и настало время триумфа, подобного римским. Царь Василий не уступал могуществом, скажем Персею, царю Македонии, и чем же в таком случае Станислав Жолкевский хуже Луция Эмилия Павла?

Василий и его братья провели к тому времени в пределах Речи Посполитой уже больше года - в Могилёве и Гродно. Жолкевский приложил немало усилий, чтобы братья Шуйские сразу после низложения старшего из них не были убиты в соответствии со складывавшейся традицией (как царь Фёдор и царь "Дмитрий"). Такое убийство было не в интересах дома Ваза. И дело не только в психологическом эффекте от демонстрации таких пленников, но и в необходимости понижения уровня насилия в русском обществе: после занятия Москвы и избрания Владислава царём полякам нужно было как можно быстрее замирить страну. Так что Жолкевский увёз Шуйских "в Литву", пообещав боярскому правительству, что Сигизмунд "не станет оказывать им никакой милости".

Итак, 19-го октября 1611 года через Краковское предместье в королевский замок проследовала целая процессия - ряд могущественных господ из Литвы и Короны, депутаты сеймиков, гусарская хоругвь. Возглавлял процессию Жолкевский. Вокруг теснились многотысячные толпы; люди кричали "Виват!" и бросали вверх головные уборы.

Королевская карета, в которую были запряжены шесть белых лошадей, везла Василия, Дмитрия и Ивана Шуйского. У замка они вышли из кареты, Жолкевский взял бывшего царя за руку и повёл его в Сенаторскую палату, где их встречали король, сенаторы и депутаты сейма. Момент встречи запечатлел современник этого события Томмазо Долабелла:



Василий Шуйский здесь в мирской одежде (он стоит в центре). Его пострижение в монахи через три дня после низложения было насильственным, и слова обета за него произносил другой князь Василий - Тюфякин. Шуйский отказался от монашеской одежды сразу после того, как оказался у поляков, и те этому не препятствовали.

Когда пленников ввели в Сенаторскую избу, раздались всеобщие радостные крики; у иных, как пишут, на глазах были слёзы - и от радости, и от осознания того, насколько непостоянно человеческое счастье (знатоков римской литературы, надо полагать, там было немало). Шуйские сохраняли спокойствие, но смотрели по сторонам "не без страха", если верить очевидцам. Это понятно. Поляки не могли относиться к этим пленникам с симпатией: Василий узурпировал престол, организовал убийство "природного царя" и резню польских гостей, приехавших на его свадьбу с полячкой. Отец последней находился здесь же, и бывший царь, увидев его, на мгновение нахмурился.

Жолкевский произнёс речь - о былом могуществе царей московских, грозных для всех соседних правителей, включая "Великого турка", о трудах и тяготах, перенесённых храбрыми воинами Речи Посполитой, и о том, сколь счастлив король Сигизмунд, при котором одержана такая великая победа. 180 тысяч храбрых воинов возглавлял Дмитрий Шуйский при Клушино - и всех их победила польская храбрость. Обширные провинции прошла армия гетмана, мощные крепости взяла штурмом, заняла великие и богатые города - и вот теперь, "потеряв такие силу, значение и богатство, стоят эти правители перед вами, государь, как пленники, лишённые всех благ и славы, чтобы просить милосердия и милости".

На этом месте экс-царь низко склонился перед королём, достал правой рукой до пола, а потом поцеловал свою руку. Дмитрий поклонился, ударив в землю лбом. А младший, Иван, "троекратно бил челом и плакал". Матейко на своей картине (в начале заметки) изобразил всё это, как происходящее в один момент.

После этого Жолкевский передал пленников королю, сказав, что рассчитывает на милось для них, и поблагодарил сначала Бога, а потом - присутствующих, содействовавших славной победе.

В ответ прозвучала речь коронного подканцлера Феликса Крыйского. "Бывало ли, пан гетман, когда-нибудь в Польше такое торжество на этом месте, это видно из самой сущности и важности его. Прежние триумфы и победы совсем малы и бледны в сравнении с настоящим; о нём прежде нельзя было и мечтать. Государя московского поставить здесь, привести сюда губернатора всей земли, главу и правительство той державы отдать своему государю и отечеству - вот что необычайное и новое, вот в чём и каковы замечательный ум гетмана, мужество рыцарства и счастье его королевской милости. Далеко заходило копыто польского коня..."

Но не всё прошло гладко. С мест зазвучали другие голоса, обвинявшие Шуйских в предательстве их природного царя, в оскорблении послов Речи Посполитой, в убийствах польских шляхтичей и священников. Конечно, не смог промолчать Ежи Мнишек:

"Его благородие господин великий гетман коронный представил нам вот этого человека как жертву несчастья. Но мы видим, как Бог праведен, когда наказывает предателей за пролитую христианскую кровь! Сколько жизней наших братьев на совести его, скольким несчастьям он стал виновником и причиной! Обидел и предал мою дочь, свою законную царицу, в преданности которой клялся, вероломно убил её супруга, своего законного царя, а меня, сенатора Республики, повлачил в тюрьму, на нищету и скитания обрек! А ведь и война, возникшая между нами и народом московским, также началась из-за него!"

Несмотря на столь непримиримую позицию части присутствующих, король пообещал содержать братьев Шуйских "с почётом", после чего их увели. Они поселились в Гостынском замке под Варшавой, где спустя 11 месяцев умерли один за другим в течение пяти дней Василий, потом жена Дмитрия (дочь Малюты и свояченица Бориса Годунова), а потом и Дмитрий. Иван Шуйский намного пережил братьев и даже вернулся в Москву, где женился на сестре царицы. Шуйские в окружении первого царя-Романова выглядят для нас скорее как анахронизм: всё-таки совсем другая эпоха.

А поляки в Москве продержались, как мы знаем, не очень долго.