© Виктор Каган, докт. мед. наук, клинический психолог, поэт, публицист. Даллас. США. http://vekagan.livejournal.com
Психотерапия и жизнь: экзистенциальная практика по Александру Алексейчику*
*Отрывок из книги «Психотерапия жизнью: Интенсивная терапевтическая жизнь Александра Алексейчика». Вильнюс, 2008. Стр. 207—238.
Начало здесь http://rabota-psy.livejournal.com/307636.html
Эта сплоченность так же неотделима от свободы, как свобода неотделима от ответственности, а все они вместе и каждая из них – от естественного напряжения жизни, которая «... сама есть удар, а не счастье» (К. Шульц). Я не могу не согласиться с вынесенным в эпиграф определением психотерапии как очищенной и ускоренной жизни – в той или иной мере ему отвечает большинство психотерапий. Но ИТЖ не «очищена» от жизни – напротив, жизнь во всей противоречивости темных и светлых ее сторон здесь напряжена и сгущена, а если от чего-то и очищена, то от розовых мифов и сказок о ней. Не вижу необходимости повторять здесь объяснения самого Алексейчика относительно Жизни, Терапевтичности и Интенсивности [25], но позволю себе несколько замечаний, надеюсь, не противоречащих его объяснениям.
Понятие жизни – центральное в ИТЖ. Сам Алексейчик видит и объясняет его прежде всего через понятия универсальности, целостности, полноты – по завету «Будьте как дети». В «ученой» транскрипции это можно представить как триаду многомерность-мультимодальность-спонтанн
Задача же состоит в том, чтобы «включить» одновременно максимум процессов. Действительно, только в страшном психологическом сне можно представить переживание любви, вкуса бокала вина или глотка холодной родниковой воды в виде последовательного перебора данных пяти чувств и их эмоциональных, интеллектуальных и духовных отражений. Понимая, как мне кажется, что Алексейчик хочет сказать, я, тем не менее, не думаю, что какая-нибудь психотерапевтическая система в реальности может добиться от клиента такого саморасчленения – он в любом случае действует как целостная индивидуальность, но в переливах меняющихся гештальтов.
С другой стороны, «По Сем. Франку... терапевтическая жизнь это – адекватно переживаемое Бытие, принадлежащее к первобытию по ту сторону различия между субъектом и предметом. Оно является духовным Бытием, не предметным, предлежащим в готовом состоянии фактическим бытием, которое должно будет только внешне узнать и констатировать (таковым являются только осадки духовной жизни, ее продукты, а не она сама, но не есть также субъективное бытие, бытие субъекта... Оно проявляется в творящей, борющейся, стремящейся... жизни личности как откровение превосходящей ее реальности» [26].
Жирным шрифтом с подчеркиванием я выделил то, что для меня является сутью сказанного, потому что: 1) никоим образом не отрицая связи всего со всем, в частности – психотерапии с философией, религией, этикой, эстетикой и т.д., 2) по-ученически обращаясь к М. Буберу, К. Кастанеде, М. Мамардашвили, А. Сурожскому не меньше, чем к собственно психотерапевтическим текстам, 3) полагая, что психотерапия в отсутствие упоминавшегося метафизического остатка – как тело без души [27], я все-таки предпочитаю говорить о психотерапии, оставаясь в психотерапевтическом семантическом поле.
Как соотносятся жизнь и терапевтическая жизнь? Обычно (одно из редких исключений – известные случаи из практики Милтона Эриксона) психотерапия происходит в своем пространстве, будь то клиника или кабинет. Клиент/пациент видит жизнь и себя в ней из этого пространства [28], обеспечивающего ему принятие его таким-какой-он-есть, безопасность, внимание и умения терапевта, которые помогают ему изменить отношение к себе и находящейся за стенами кабинета жизни таким образом, чтобы, выйдя в нее, он мог лучше справляться с ней.
Это очень четко описывают сами пациенты, говоря, что уходят от психотерапевта не такими, какими пришли, или, как сказал один участников нашей с Еленой Ларионовой группы: «Если бы, проходя по коридору, я заглянул сюда и увидел, что происходит, я бы пальцем у виска покрутил, а вот сижу здесь».
Другими словами, обычно пространство психотерапии выгорожено – физически и/или психологически, как это может быть, например, при работе по телефону, хотя и в меньшей мере – из жизни и в той или иной мере очищено от непредсказумости и неподвластности реальных ее перипетий. Здесь клиент получает возможность расширить доступ к своим потенциям: «Хотите верьте, хотите нет, но средний человек нашего времени использует в жизни максимум только 5—15% своего потенциала. Человека, которому доступны даже 25% его потенциала, можно уже назвать гением. Стало быть, 85-95% наших возможностей теряются, не используются, мы не можем ими распоряжаться.
Звучит трагически, не так ли? И причина этого очень проста: мы живем в мире штампов. Мы живем в мире упорядоченного поведения. Мы играем те же роли снова и снова. Так что, если вы находите, как вы защищаетесь от собственного роста, от использования вашего потенциала, у вас появляется путь увеличить его, делая жизнь богаче, а себя все более способными к мобилизации. И наш потенциал опирается на очень специфическую установку – жить и видеть каждую секунду заново, снова и снова» [29].
Недаром же мы говорим о терапевтическом пространстве. И как раз этот – иной! – угол зрения создает условия для достижения терапевтического эффекта. Но, когда думаешь о том, почему он не достигнут (а он ведь достигается не всегда и часто не в той мере, в какой хотелось бы), нередко упираешься как раз в ограниченность и защищенность этого пространства. Говорят, что психотерапия требует от клиента мужества для исследования себя, встречи с собой и личностного роста. И это, безусловно, так. Глядя на жизнь из кресла напротив клиента, я могу сказать, что происходящее с ним – нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. Но жизнь, сплошь и рядом бывая ненормативной – не соответствуя тем или иным нормам [30], не бывает ненормальной. Жизнь за пределами кабинета требует мужества для встречи с ней-такой-какая-она-есть – со всеми ее темными и светлыми сторонами, непредсказуемостью, неподвластностью нашим желаниям, несоответствием нашим ожиданиям и моральным представлениям, клишированностью, мифами и т.д. Она сама – великий учитель [31], и те, кто стали ее учениками и берут у нее свой пожизненный урок, не приходят к психотерапевту.
У психотерапии, однако, есть возможность не только взаимо-действовать с жизнью, но и взаимо-со-действовать с ней, расширяя терапевтическое пространство в жизнь, как это делал М. Эриксон, или вводя жизнь в него, как это делает Алексейчик (« ... берется, реже акцентируется, превращается терапевтом обычная, типичная, реальная ситуация обыденной жизни пациента, группы»). Житейские, обыденные паттерны, клише, мифы, выборы образуют сюжеты в работе ИТЖ, создавая возможности совладания с ситуациями здесь-и-сейчас. Приемы «унижения » (выламывание пальцев, нелепые и лепые наказания, запреты, вербальные унижения и т.д.), – говорит Алексейчик, – для «компенсации или гиперкомпенсации других ощущений, чувств, влечений».
Для меня это звучит очень загадочно. Но, приглядевшись к вносимым элементам, нетрудно заметить, что они отражают стороны реальной жизни, относящиеся к, скажем так, низким – нежелательным, осуждаемым и т.д., но, тем не менее, присутствующие в ней, хотя и относимые обычно к поведению других, но не своему. Введение их в терапевтическое пространство помогает увидеть интересные вещи. Разве выгоняющий кого-то из группы делает не то, что я в какой-то момент совершил в воображении? И уж, положа руку на сердце, разве никогда в жизни я не занимал чужого места? Как так получается, что, извертевшись на пупе перед малоприятным для меня начальником ради повышения зарплаты, я не могу заставить себя называть любимого человека тем словом, которое он хочет хоть иногда от меня слышать? Вряд ли кто-нибудь назовет себя угнетателем, но согласятся ли с нами окружающие нас? На мой взгляд, Алексейчик вводит в терапевтическое пространство фактуру реальной жизни, обладающую мощным мобилизующим эффектом [32]. В контексте такого размышления мне более понятны целостность, о которой говорит Алексейчик, и смысл негативных составляющих этой фактуры.
Третий день работы группы. Мой стул – почти напротив Алексейчика. Стулья в этой части круга стоят елочкой, так что чуть позади и справа от меня сидит одна из участниц. За все три дня она едва ли произнесла пару десятков слов, но я все время чувствую, насколько сильно и вовлеченно она переживает происходящее в группе. Вдруг Алексейчик, вполне удобно – нога на ногу – расположившийся на своем стуле, говорит ей: «Ты пришла работать, но три дня я не слышу от тебя ни слова. Ты ничего не дала остальным, не поработала на группу и за это будешь наказана. Ты почистишь...» (Требование почистить Алексейчику ботинки своим носовым платком было тогда всем известным «приколом», свидетельствующим о его «фашизме»). Он не успел договорить, а я не успел заметить, как она это сделала, но она одним движением перепорхнула пространство круга и подъехала к нему на одном колене уже с платочком в руке так, что он от неожиданности подался назад вместе со стулом (как потом выяснилось, она много лет занималась спортивной гимнастикой). А она сказала – спокойно и ровно, глядя прямо на него: «Я могу почистить вам ботинки. С удовольствием - это не проблема для меня. Моя проблема – трудность общения». Оставшееся до конца время она уже работала вполне активно.
Не работа с возможными в ходе динамики любой группы дистрессами, а привлечение дистресса в качестве союзника и сотрудника, как мне представляется, выводит на понимание интенсивности и терапевтичности ИТЖ. Хочу только подчеркнуть, что эти дистрессы содержательно прямо связаны с основными экзистенциальными категориями, а сама ИТЖ представляет собой по существу экзистенциальную практику, в которой разыгрывается овеществление и заземление экзистенциальных метафор, восхождение от абстрактно-духовного к конкретике бытийности и со-бытийности.
Какова роль ведущего/терапевта в ИТЖ? Если говорить о ней в терминах стиля лидерства, то ни один из них (авторитарный, демократический, либеральный/попустительский) не описывает ее – она не укладывается в эти рамки. «Авторитарные замашки», открытая директивность ведущего сочетаются со стимуляцией самостоятельности, инициативности и ответственности (демократический стиль) при поощрении творчества и свободы (либеральный стиль), формируя отличающий ИТЖ гештальт работы группы. В нем возможны любые попытки делать, но ценится – сделанное.